«Днём в Каликхате пахло цветами и благовониями. Британцы запретили жертвоприношения.
Но англичане не знали, что происходило в этом зале в определённые дни месяца после заката.
Догадаться можно было лишь по небольшим багровым разводам на полу.»
В Каликхате дни, объятые жаром утомительно палящего солнца, сменяются знойными ночами. Тропическая погода не даёт ни единого шанса выдохнуть полной грудью свободы от запекающих температур. Задувающие муссоны не привносят долгожданной прохлады, лишь вызывают лёгкое раздражение у Рама: они вызывающи, бездействуют и хвастаются своей игривостью, потому как ветер способен расправиться только с выбившимися прядями волос, чем вызывают ещё больше раздражительности и желание почесаться. Впрочем, к сильной раздражительности Рам не был склонен, а проявлялась она только от собственной усталости и беспомощности к мучающим его мигреням. Но его самочувствие никогда не встаёт преградой на пути к выполнению долга перед богиней Кали и простыми смертными, безропотно возлагающих на Дубея ответственность и безгранично доверяющих, сетуя на добросовестность выполнения поручений. И Рам беспрекословно всё выполняет, один из приближенных к Кали просто не мог закапризничать и отказаться выполнять волю богини, тем более, в этом он находил и свои преимущества в привилегированности собственного положения, не чураясь своей работы - выполнял её безмолвно и позволял себе наслаждаться процессом.
Рам не шутил, если говорил о верности к своей идеологии, но он так же понимал, что ритуалы - это его работа, а девадаси пригождалась только для ритуала майтхуны, ни о какой любви не могло быть и речи с его стороны по отношению к любовнице на одну-другую ночь. И дело было даже не в сексе, а в том, что Рам воспринимал всё должным образом. Ему, как и любому другому ныне живущему мужчине, не были чужды желания прикоснуться к телу женщины и с перманентной периодичность он это себе позволял, как и сейчас: его длинные смуглые пальцы не исследовали обнажённое тело женщины перед ним, они проскальзывали по уже изученному маршруту без особого интереса, а с оточенной годами сноровкой. Он надавливает на девичью поясницу, заставляя Гиту подчиниться и рассесться на нём, прижимая ближе к себе. Ноздри вздыхают приторно-кислый аромат, исходящий от пухлых губ девадаси, по которым проходится кончиком носа, поворачивая голову в сторону и сбрасывая девушку с себя на диван. Пока Гита устраивается, руками вцепляясь в спинку дивана, Рам осматривает женское тело, подсвеченное фитилем горящих свечей, взглядом проходится по открытой шее и спускается по позвоночнику до поясницы, далее Гиту защищали от взгляда брахмана ночь и скрывающее её тело тени. Он не стал спрашивать о готовности и разрешении, распалённый от предвкушения, торопливо проник в тело девадаси до самого основания. Женский вскрик заставил парня застыть на одном месте, а после попытки начать двигаться под крики и вовсе покинул женское тело. Это должно приносить удовольствие, а не желание свернуть себе шею, лишь бы больше не слушать раздражающий голос. И хотя он понимал, что это в частности его вина, церемониться не хотелось, но и приносить боль тоже. До специальных масел было слишком далеко идти и им было ежесекундно принято решение: он воспользовался своей слюной, на этот раз проникая в девадаси со скольжением. Опять крик, приглушённый, кажется, женщина и сама не ведает приятно ей или больно, и брахман начинает двигаться. Он поддерживает её тело руками, вбиваясь в неё ритмичными движениями. Ему хочется чего-то большего, не физического, духовного, и обманывает себя, что тем самым служит своей богине и не только подпитывается духовностью, но и служит проводником энергии для Гиты, но это не помогает окончательно дать себе обмануться. Служа проводником, он ещё больше истрачивает силы, но в момент соития голова будто отключается, мигрень уходит и не существует больше ничего физического, только его душа и богиня Кали. Сбавляя обороты и гортанно выдыхая, он поднимает руку в желание шлёпнуть девушку, но, прикусив нижнюю губу, отрезвляет своё сознание, сжимая медленно руку в кулак по очереди загибая пальцы, начиная с мизинца. Поправив ногу Гиты, которая соскользнула с дивана, парень встаёт сбоку, кулаком продавливая поясницу и вновь продолжает движения.
Тени от их тел на стене скачут в неприличном танце. Брахману это вскруживает голову от возбуждения куда больше, чем послушно служащая Гита для ритуала.
Сквозь настежь закрытые витражные окна начинают пробиваться первые лучи восходящего солнца, освещая комнату разными цветами, подсвечивая двух служителей богине Кали. И, всё же, это должно было подойти к развязке. Срываясь на тихий рык, Рам двигается порывисто и быстро под стоны девадаси. Парень ловит себя на том, что ему начинает нравится голос Гиты, такой просящий и одновременно с этим утверждающий о своём наслаждении - этот звук его любимый, нежели крики, с которых им пришлось начать. Но вдаваться в анализ сейчас совсем не хотелось и он отключается, расслабляясь, отдавая себя не человеческому и не духовному, а животному - крепче её держит, сминая женскую кожу под пальцами, дыхание его утяжеляется, а движение ускоряются до предела его возможной скорости. Вскинув подбородок, Рам со звуком выдыхает от подступающего оргазма.
Дальнейшее он помнил с трудом: как он слез с девадаси или как оделся - эти события не сохранились в его памяти, как не помнил, покинула ли покои Гита. Кажется, он сделал всё машинально, не веря, что Гита заботливо подняла тело под два метра и одела, как минимум ей тоже требовалось привести себя в чувства. Но он смог уснуть в её присутствии, не терзающий себя тревогами или беспокойствами о скором визите старшего брата, которого не только хотелось, но и нужно было встретить. Он уснул прямо на том самом диване, головой облокачиваясь там, где несколько минут назад подминала ткани своим весом Гита. Он погрузился в сон, утопая в воображении и мечтаниях о предстающий делах.
Сквозь сон Дубей слышит, как кто-то идёт по полу и это его выдёргивает из сна. Пейзаж в его взоре расплывчатый, всё двоится и уплывает то влево, то вправо; яркий подол сари отразил луч света неприятно в единственно открытый глаз. Бодрствования ночами при лунном свете дают о себе дать, но Рам, молодой и сильный, легче переносил обряды, чем старшее поколение. Перестраховавшись, Рам хватает незнакомку за руку, чтобы та не успела убежать или пока не совершила то, зачем пришла, но больше его интересовало именно это:
- Ты всегда так поступаешь? - Рам не узнавал личности той, кто предстала перед ним, предполагая, что ею могла являться девадаси, в лучшем случае, а в худшем той, кому не повезло зайти в покои самого Дубея, пусть и наследника. - Бессовестно смотришь на спящих людей. Кто же тебя сюда впустил?..
Рам оценивающе и с интересом скользил по очертаниям девичьего лица, подмечая для себя, что такое красивое лицо не способно на убийство, да к тому же на священной земле. В его картине мире не было ничего хуже, чем осквернить храм смертью, свершённую не во блага служению богине, а из-за личных пагубных мотивов, к тому же такого, как он - верного слугу богини и людей.
Он не спешил выпускать её из своих рук, хотя и отмахнул вариант с убийством, как минимум потому, что предмета для убийства не обнаружил, а при большом желании давно бы это сделала, а не разглядывала его. Неужто просто любовалась? Но это не оправдывает в его глазах наглость, с которой можно пересечь порог чужой комнаты.
- Как ты оказалась в моих покоях?